Обзор статей » Еврейская традиция

• Границы секуляризма

  Опубликовано пользователем Борис Гринберг March 3 - Рубрика Еврейская традиция

  Эта публикация является переводом отредактированного автором текста первой лекции из серии «Иудаизм и современность» (Judaism and Modernity), организованной при поддержке лондонской общины испанских и португальских евреев в сотрудничестве с ассоциацией “Standpoint”.

  Здесь лорд Джонатан Сакс, главный раввин Великобритании, а также профессор философии, суммировал многие свои комментарии на тему «Религия и современность», опубликованные в колонке Credo газеты The Times. Данный текст, – почти печатный лист, по моему мнению, самодостаточен, но пара замечаний будет к месту.

  Автор цитирует слова знаменитых ученых: Эйнштейна, Планка и др. Многие из них прожили долгую жизнь, в течение которой не только высказывались в разных контекстах по разным поводам на разные темы, но и меняли свои взгляды. Редко когда ссылки на их мнения по религиозным и философским вопросам однозначны, и цитирование при их обсуждении этих вопросов мало что доказывает. Поэтому, я хочу подчеркнуть, что слова ученых, цитируемые автором, не служат здесь для доказательства его религиозной позиции, но для прояснения той проблемы, которой посвящена лекция. Это должно быть очевидным, но не мешает предупредить возможный поток цитат с целью показать пристрастность автора.

  Несомненно, автор пристрастен, ибо у него есть позиция (возможно, неожиданная для некоторых читателей, ожидающих услышать от рабби воинственную апологию религии). Я не буду говорить от имени автора, поскольку и сам являюсь читателем текста, уже существующего независимо от него и отданного на понимание и интерпретацию читателям, никогда не предопределенным. Здесь происходит встреча умов, правда, не всегда открытых для мыслей, знания, опыта оппонента. Это общение. И слово «общение» здесь ключевое. Много светлого и темного можно увидеть в истории религии (как и в истории всех форм человеческой жизнедеятельности), но, в конечном счете, вопрос упирается в значение религии для общественной жизни людей и может ли существовать человечество без общинной жизни в тех или иных формах.

  Предупреждая возможный упрек автору, что он говорит только о положительном значении религии, опуская отрицательное, процитирую его самого (из книги «Достоинство различия»):

  «Я верю, что мы, религиозные лидеры, не можем больше рассуждать так, как будто ничего не изменилось в условиях существования человечества. Нечтоизменилось: наши возможности творить добро и зло, сам размах и последствия наших действий. Мы столкнулись лицом к лицу с «другими», и все зависит от того, воспримем ли мы эту встречу как опасность или как обогащение. Все религиозные каноны включают в себя тексты, которые, будучи прочитаны буквально, могут служить оправданием узкого партикуляризма, подозрительного отношения и нетерпимости по отношению к иноверцам. Но в каждом их них есть также слова, требующие братского отношения к «другому», сочувствия пришельцу со стороны, мужества протянуть руку через решетку отчуждения и враждебности. Выбор за нами. Послужат ли благожелательные тексты нашей традиции ключом к интерпретации иных текстов, или эти иные резкие тексты определят наши представления о том, кто мы есть и к чему мы призваны? Ни одна традиция не свободна от постоянной необходимости в реинтерпретации, в приложении вечных истин к бесконечно меняющемуся миру, в неуклонном внимании к тому, что Божьи слова требуют от каждого из нас здесь и сейчас. Такова была задача религиозных лидеров во все времена, и она остается важной и сегодня».

  Надо учесть, что общие рассуждения о значении религии в жизни человека и человечества сегодня конкретизируются антропологическими, социологическими, психологическими, нейрофизиологическими и пр. исследованиями, о чем также говорится в лекции. При этом надо помнить, что без интерпретации нет значения святых тексов как документов религии, их роли в истории и в жизни религиозных общин. Например, не только Устная Тора содержит в себе раскрытие смыслов Письменной, но части самой Письменной Торы – Пророки и Писания – содержат в себе раскрытие смыслов Пятикнижия (собственно Торы), да и сами книги Пятикнижия в своей последовательности содержат в себе раскрытие смысла первых слов Торы о творении мира и человека. Дальше – ум Бога.

  И последнее. Ссылки на источники приводимых автором цитат вставлены мною, и любая ошибка в них будет на моей совести. Чтобы не загружать текст деталями ссылок, я привожу только заглавия источников. При запросе, укажу точные данные.

  Борис Дынин, переводчик

  ***

  Лекция

  В 1830 молодой французский аристократ посетил Соединенные Штаты с целью познакомиться с новым социальным феноменом - американской демократией, основанной на законодательном разделении церкви и государства. Естественно, он ожидал увидеть секулярное общество, в котором религия, лишенная власти, лишилась также и влияния. То, что он обнаружил в действительности, было нечто противоположное. Он нашел глубоко религиозное общество, в котором по его словам: «Религия является первым из его политических институтов» - или на современном языке, первым из гражданских институтов.

  Этим молодым аристократом был Алексис де Токвиль, и в книге («Демократия в Америке»), в которой он описал свои впечатления об американской демократии, он сказал:«Философы XVIII века очень просто объясняли ослабление религиозных верований. Религиозное рвение, говорили они, неизбежно угасает по мере того, как расцветают свобода и знания». Иными словами, это означало, что каждый уважающий себя интеллектуал 18-го века был уверен, что религия умирает, находится в реанимационном отделении и нуждается только в небольшом толчке, чтобы совершить самоубийство. Однако, заметил де Токвиль: «Досадно, что факты не подтверждают эту теорию». И он спросил: «Каким же образом религия не умирает, когда все предсказывали ей смерть?»

  С тех пор прошло почти двести лет, но до сих пор интеллектуалы совершают ту же самую ошибку. Например, сегодня в Америке процент населения, посещающий храмы еженедельно, более высок, чем в теократическом Иране: 40 процентов в США, 39 процентов в Иране. В Китае спустя полвека после того, как председатель Мао объявил Китай государством без религии, в нем больше христиан, чем членов коммунистической партии. Так или иначе, религия не умерла.

  В 2009 г. John Micklethwait и Adrian Wooldridge (Джон Миклтуэйт и Эдриен Вулдридж), редактор и вашингтонский корреспондент газеты The Economist, издали книгу Godis Back («Бог вернулся») – неожиданное признание в устах сотрудников The Economist. В 2000 г. гарвардский социолог Robert Putnam (Роберт Патнэм) опубликовал книгу BowlingAlone («Боулинг в одиночку»), чей итог получил известность в афористической форме: «Больше американцев, чем когда-либо, играют в боулинг с десятью кеглями, но меньше чем когда-либо присоединяются к клубам боулинга с десятью кеглями». Другими словами, они играют в одиночестве. Для Путнама это стало символом потери социальных связей в Америке, растратой того, что американские экономисты и социологи называют “социальным капиталом»”. Он полагал, что уже в 2000 году в Америке не осталось этого такого «капитала».

  Через десять лет он издал другую книгу American Grace («Американская благодать»), в которой документально продемонстрировал, что «социальный капитал» жив и здоров в Америке, причем в религиозных общинах больше чем в каком либо другом месте. В течение четырех лет исследований Патнэм убедился в том, что, те, кто регулярно посещают церкви или синагоги, с большей вероятностью жертвуют деньги на благотворительность, чем те, кто сторонятся храмов, независимо от того, является ли милосердие религиозным или светским. Те, кто посещают церкви и синагоги регулярно, также с большей вероятностью оказывают добровольную помощь другим, подают милостыню бездомным, отдают лишнюю сдачу продавцу, сдают кровь, помогают соседу сходить в магазин или в домашнем хозяйстве, проводят время с теми, кто впал в депрессию, уступают дорогу другому водителю, предлагают подвезти незнакомца, помогают найти работу и т.д. и т.д. Нет ни одного доброго дела среди всех опрошенных, которое бы совершалось секулярными американцами более часто, чем их религиозными согражданами.

  Но результаты работы Патнэма идут дальше. Те, кто активно учувствуют в богослужении, являются и более активными гражданами. Они скорее присоединяются к общественным организациям, особенно к тем, которые работают с молодежью, больницами, музеями и местами отдыха. Они скорее присоединяются к группам взаимопомощи своего района и к другим гражданским, профессиональным, братским (fraternal) ассоциациям. Внутри этих групп они скорее готовы стать руководителями или членами комитетов. Они принимают более активное участие в жизни – от местных выборов до социальных и политических реформ. Они не проходят мимо проблем, они вовлекаются в них, они ведут к их решению. И различие во всех этих областях между ними и секулярными американцами значительно.

  Религиозность, оказывается, является лучшим индикатором гражданской ответственности, более точным, чем образование, возраст, доход, пол или раса. И при этом постоянные члены синагог и церквей чаще чувствуют себя счастливыми и живут дольше. Исследование Патнэма демонстрирует, что не только религия не умирает, но остается фундаментальным и первичным источником общения и альтруизма. Более того, Патнэм говорит, что исследование в Великобритании, еще не изданное, подтверждает эти выводы.

  После Патнэма шотландский историк Niall Ferguson (Нил Фергюсон) написал нечто замечательное в заключительной части своей книги Civilisation: The West and the Rest(«Цивилизация. Запад и остальной мир», 2011). Он рассказывает, как в китайской академии общественных наук была организована исследовательская группа с целью ответить на вопрос: «Почему Запад перегнал Китай». Приблизительно до 1500 года Китай опережал Запад почти во всех видах технологии: печатании, керамике, текстиле, в использовании водной энергии и так далее. Во всех этих областях Китай был впереди Запада. Но затем Запад перегнал Китай и оставался впереди него до недавнего времени. И китайским ученым было дано задание узнать секрет успеха Запада, раскрыть, в чем заключалось уникальное преимущество последнего. И они резюмировали результаты своего исследования следующим образом:

  «Сначала мы думали, что это было ваше оружие. Ваше оружие было лучше, и у вас его было больше. Затем мы углубили свое исследование и обнаружили, что это ваша политическая система, демократия, дала Вам преимущество. Затем мы продолжили наше исследование и решили, что это ваша экономическая система, рынок, позволила вам создать демократию, а та в свою очередь помогла вам создать лучшее оружие. Но за исключением последних 20 лет, когда мы поняли, что это была ваша религия».

  Именно таким оказалось открытие китайской академии общественных наук. Я опубликовал в The Times довольно ехидную статью об этом, заметив, что сегодня вы можете увидеть себя поклонником западного христианства, прочитав на выбранном вами продукте: «Сделано в Китае», и, будучи атеистом, все-таки купить этот продукт.

  Так что у нас есть свидетельство того, что интеллектуалы систематически неправильно понимали природу религии и религиозных обрядов, постоянно предсказывая в течение большей части последних трех столетий смерть религии. Этого не случилось. Во многих частях мира она оживает. 21-е столетие, вероятно, будет более религиозным столетием, чем 20-е. Интересно, что рост религии следует росту экономики в таких местах как Китай.

  Мы должны спросить себя, почему так случилось, ибо это, действительно, очень странно. Подумайте: каждая функция, которую раньше исполняла религия, теперь может быть исполнена иными средствами. Если вы хотите объяснить мир, вам не нужна книга Бытия; у вас есть наука. Если Вы хотите управлять миром, вы не нуждаетесь в молитве; у вас есть технология. Если Вы хотите процветать, вам не обязательно искать благословение Бога; у вас есть мировая экономика. Если вы хотите воздействовать на власть, вы больше не нуждаетесь в пророках; у вас есть либеральная демократия и выборы.

  Если вы больны, вы не нуждаетесь в священнике; вы можете пойти к доктору. Если вы чувствуете себя виновными, вы не должны каяться; вы можете пойти к психотерапевту. Если вы впали в депрессию, вам не нужна вера; вы можете принять пилюлю. Если вы все еще озабочены спасением, вы можете пойти в «соборы» сегодняшнего дня – в торговые центры, названные одним американским автором «оружием массового потребления». Религия выглядит лишней, избыточной, бесполезной. Почему же она выживает?

  Мой ответ прост. Религия выживает, потому что она отвечает на три вопроса, которые каждый думающий человек спрашивает себя: Кто я? Почему я здесь? Как я должен жить? Мы будем всегда задавать эти три вопроса, потому что homo sapiens, человек разумный, есть животное, ищущее смысл, и религия всегда была самым большим наследием смысла нашего существования и жизни. Вы можете увидеть в науке, технологии, либеральном демократическом государстве и рыночной экономике высшие достижения нашего времени, но ни одно из них не даст вам ответов на эти три вопроса, которые люди неизбежно задают себе и о себе.

  Наука объясняет, но не отвечает на вопрос «почему». Она говорит о том, что есть, не о том, что должно быть. Наука является описательным, но не предписывающим знанием; она может сказать нам о причинах, но не может сказать о целях нашей жизни. Наука игнорирует цели. Технология дает нам энергию, но она не может сказать нам, как использовать ее. Благодаря технологии, мы можем мгновенно передать информацию на громадное расстояние, но она не говорит нам, что сказать. Либеральное демократическое государство дает максимальную свободу жить по собственному выбору, но минимальное указание на то, как следует выбирать. Рынок также дает нам свободу выбора, но не говорит нам, что является мудрым, добрым, прекрасным. Поэтому, пока мы задаем себе эти вопросы, мы будем обращаться к религии.

  Религия не единственный источник ответов на них; есть и другие сферы, в которых они звучат, например, литература. Но религия остается главным репертуаром значимых вопросов о нашем существовании. Фундаментальным аргументом моей книги The Great Partnership. God, Science and the Search for Meaning («Великое содружество. Бог, наука и поиск смысла») является утверждение, что наука и религия представляют собой крайние случаи двух различных форм мышления о мире. Я воспользовался метафорой для объяснения мой мысли, и я не подразумевал ничего большего чем метафору, потому что мы здесь не имеем дело с точной нейрофизиологической теорией. Мозг - очень сложный и гибкий организм. Я говорю, что наука это парадигма мышления, связанного с левым полушарием. Здесь оно атомистическое, аналитическое, тогда как религия является синтетическим и интегральным мышлением, связанным с правым полушарием. Суммируя тысячи слов в одном предложении, можно сказать: “Наука демонтирует вещи, чтобы увидеть, как они работают; религия соединяет вещи, чтобы обнаружить в них смысл”.

  Это две несводимых друг к другу формы мышления, и в своей книге я даю много примеров других ситуаций, где мы встречаем два полностью различных пути мышления. Я ссылаюсь на специалиста по психологии образования Jerome Bruner (Джерома Брунера), который писал о различиях между системами и историями. И на гарвардского психологаCarol Gilligan (Кэрол Джиллиган), которая описала различия между размышлениями об этике у мужчин и женщин. Мужчины имеют тенденцию думать в атомистических терминах: «Каковы мои обязанности?», тогда как женщины имеют тенденцию думать в релятивистских терминах: «Как различные характеры, вовлеченные в ситуацию, относятся друг к другу?»

  Simon Baron-Cohen (Саймон Барон-Коэн), кембриджский психолог, написал очень интересную книгу: The Essential Difference («Существенная разница») об аутизме и различиях между мужчинами и женскими формами общения друг с другом. Я также даю примеры из исследований Richard Nisbett (Ричарда Нисбетта) о различиях между западным и восточным описанием одних и тех же сцен (у китайцев и, вообще, восточных народов, vs. американцев). Американцы очень атомистичны, они очень «лево-полушарны». Китайцы очень «релятивистичны». Вот один простой пример из школьного учебника для начинающих читать. Американский учебник говорит: “Смотри, Дик бежит», “Смотри, Дик играет»” “Смотри, Дик бежит и играет.” Китайский эквивалент говорит: “Старший брат заботится о маленьком брате”, “Старший брат любит маленького брата”, “Маленький брат любит старшего брата” – здесь все об отношениях.

  Существуют фундаментально различные пути мышления, и религия и наука различны подобным образом. В результате, уравновешенная личность должна иметь смысловое отношение к миру и вместе с тем аналитическое, объяснительное, и эти отношения (измерения личности) различны. Неприятности возникают, когда мы не осознаем необходимость видеть двумя глазами, думать двумя полушариями, слышать стереофонически.

  Отрицание этого приводит к двум возможным ошибкам. Или религия объявляется единственным источником абсолютной истины, и потому религия, якобы, может сказать, что наука неистинна. Или наука объявляется единственным источником абсолютной истины, и потому наука, якобы, может сказать, что религия неистинна.. Обе эти альтернативы есть результат ложного мышления.

  Религия не единственный источник, но она является основным источником смысла. Много ученых совершают ошибку суждения, утверждая, что наука есть единственный способ понимать вселенную, а так как наука не открывает смысла, то отсюда следует, как научный факт, что жизнь не имеет смысла. И тогда мы обязаны сказать вместе с JacquesMonod (Жаком Моно - французским биохимиком и микробиологом, лауреатом Нобелевской премии): “Человек должен, в конце концов, проснуться от тысячелетнего сна и принять свое тотальное одиночество, свою фундаментальную изоляцию. Он должен понять, подобно цыгану, что он живет на границе чуждого ему мира, глухого к его музыке, безразличного к его надеждам, как и к его страданиям и преступлениям.” Или вместе со Steven Weinberg (Стивеном Вайнбергом), нобелевским лауреатом по физике, признать, что чем больше вселенная кажется постижимой, тем больше она кажется бессмысленной.

  Но это не научные суждения. Они результат глухоты к смыслу. В иудаизме мы можем жить с этим, но в иудаизме это – настроение, не истина. Есть нечто в иудаизме, что перекликается со словами Стивена Вайнберга или Жака Моно:

  Бессмысленно, бессмысленно, – говорит Экклезиаст, – совершенно бессмысленно, все бессмысленно. Судьба человека та же что у животного, одна судьба ждет обоих: как один умирает, так и другой, оба имеют одно дыхание, и человек не имеет преимущества перед животным. Все бессмысленно.

  Но в иудаизме достаточно чувства юмора, чтобы сказать: “Мы не останемся в этом мрачном настроении»”. Мы можем впасть в него, но не принять его за истину. И, конечно, иногда атеисты, – я говорю о великих, действительно, великих атеистах, – могут быть чрезвычайно красноречивыми. Самое красноречивое слово атеизма, которое я когда-либо читал, было сказано Бертраном Расселом, очень элегантным, серьезным атеистом и мыслителем, которого я очень ценю. Вот слова Бертрана Рассела в плохой день:

  «Что человек есть продукт действия причин, не подозревающих о цели, к которой направлены; что его рождение, рост, его надежды и страхи, его любовь и вера суть лишь результат случайного сцепления атомов; что никакой героизм, никакое воодушевление и напряжение мысли и чувств не могут сохранить человеческой жизни за порогом смерти; что вся многовековая работа, все служение, все вдохновение, весь блеск человеческого гения обречены на то, чтобы исчезнуть вместе с гибелью Солнечной системы; что храм человеческих достижений будет погребен под останками Вселенной – все эти вещи, хотя их и можно обсуждать, столь очевидны, что никакая философия, их отвергающая, невозможна. Только в опоре на эти истины, только на твердом фундаменте полного отчаяния можно теперь строить надежное убежище для души». («Поклонение свободного человека»)

  Не великолепно ли сказано? Но мы можем переписать эти слова с противоположной точки зрения, с ясной теистической перспективой и ответить Расселу в его же духе:

  Человек, будучи, как кажется, продуктом слепых причин, не является слепым. Неся в себе образ Бога, он является чем-то большим, чем случайным сцеплением атомов. Будучи свободным, он может подняться выше своих страхов и с помощью Бога создать оазис правосудия и сострадания в бездушном пространстве и времени. Его жизнь коротка, но он может достичь бессмертия благодаря своему вдохновению и героизму, напряжению мысли и чувств. Человечество, хотя и может однажды исчезнуть, способно до наступления ночи осветить мир ярким огнем человеческого духа, веря при этом, что, если никого из нас и не будет тогда, чтобы помнить, ни одно из наших достижений не будет забыто Богом. Все это, пусть и не является несомненным, открывалось человеку снова и снова в истории. Мы были великими благодаря нашей вере, маленькими без нее. Только в свете этих истин, только на твердой почве неумирающей надежды, наша душа может быть спасена.

  Я никогда не понимал, как можно видеть в отчаянии больше мужества, чем в надежде. Надежда предполагает мужество, отчаяние - нет. Фрейд сказал, что религиозная вера есть утешительная иллюзия, связанная с образом отца. Но верующий в Бога может ответить Фрейду, что скорее именно атеизм есть утешительная иллюзия, не знающая образа отца и потому позволяющая не думать о неприятностях, давая волю любой свой прихоти. Остается непонятным, почему атеизм, а не теизм, так или иначе, выдается за героизм. Я называю это детской грезой.

  Однако, в моей книге я цитирую в свою защиту только атеистов и агностиков. Мои аргументы основаны на мыслях таких атеистов как Ницше, агностиков как Витгенштейн и так далее. И в самом начале книги я цитирую трех мыслителей, о которых мы обычно не думаем как о религиозных людях: Эйнштейна, Фрейда и Витгенштейна, но которые, тем ни менее, говорят, что смысл жизни идентичен вопросу о религии. Вот прямые цитаты:

  Эйнштейн: «В чем смысл человеческой жизни?... Знать ответ на этот вопрос, значит быть религиозным». (Mein Weltbild, 1934 – «Мой взгляд на мир»)

  Фрейд: «Идея о жизни, имеющей цель, возникает и уходит вместе с религиозной системой“. («Цивилизация и ее тяготы»)

  Витгенштейн: «Верить в Бога значит видеть, что жизнь имеет значение». (Из "Тетрадей 1914-1916»)

  Затем я цитирую Tom Stoppard (Тома Стоппарда): «Когда будут раскрыты все тайны и утрачен последний смысл, мы останемся одни». («Аркадия»). Но я не думаю, что мы одни, ибо мы еще не потеряли смысл.

  Это работает и в другом направлении: если вера может уважать науку, наука может уважать веру. Ричард Докинз говорит следующее: “Я думаю, можно утверждать, что вера, –принципиальное зло любой религии, – есть величайшее зло в мире, сравнимое с вирусом оспы, но не столь легко поддающееся уничтожению. Faith is a great cop-out. - Вераесть великая увертка”.(Is Science a Religion?) Однако, Макс Планк, нобелевский лауреат и основатель квантовой теории, говорит: «Каждый, кто серьезно занимался научной деятельностью, понимает, что над входом в храм науки написаны слова: «Вы должны верить». (Источник не нашел, но та же мысль выражена в лекции М.Планка «Религия и естествознание» - Б.Д.) От этого не может освободиться ученый.

  Эйнштейн говорит нечто подобное: «Наука может развиваться только теми, кто полностью впитал в себя стремление к истине и пониманию. Это стремление, однако, проистекает из сферы религии. К ней же принадлежит вера в возможность, что правила, пригодные для мира сущего, рациональны, то есть доступны разуму. Я не могу представить себе подлинного учёного без этой глубокой веры». И далее следует знаменитые слова: «Эту ситуацию можно выразить афоризмом: наука без религии хрома, религия без науки слепа». (Science, Philosophy and Religion, A Symposium, 1941).

  Наконец, вот что говорит самый глубокий атеист Ницше: «Наша вера в науку покоится все еще на метафизической вере… Даже мы, познающие нынче, мы, безбожники и антиметафизики, берем наш огонь все еще из того пожара, который разожгла тысячелетняя вера». («Веселая наука»). Тем самым Ницше говорит, если бы у нас не было веры, у нас не было бы восприятия истины как ценности? Если Вы, например, политический деятель, вы не всегда стремитесь к истине, вы стремитесь к власти. Почему же истина должна иметь ценность для нас, если не вследствие нашей религиозной веры? Таков смысл слов Ницше.

  Я думаю, что мы нуждаемся в обоих. Мы нуждаемся в религии, и мы нуждаемся в науке. Мы нуждаемся в науке, чтобы объяснить вселенную, и мы нуждаемся в религии, чтобы объяснить смысл человеческого существования. Мы потеряем многое, если потеряем религиозную веру. Мы потеряем наш, западный, смысл человеческого достоинства. Я думаю, мы потеряем наше, западное, признание ценности свободного общества. Я думаю, мы потеряем наше понимание моральной ответственности. Я думаю, что мы потеряем представление о священных отношениях, особенно семейных, и мы потеряем нашу идею осмысленной жизни. Я думаю, что религиозная вера фундаментальна для западной цивилизации, и мы потеряем самое сердце ее, если мы потеряем нашу веру.

  Я не утверждаю, что невозможно быть убежденным и последовательным атеистом. Наоборот, руководитель моей докторский диссертации, покойный сэр Bernard Williams(Бернад Уильямс), один из самых замечательных философов его поколения, был очень последовательным, категорическим атеистом, и я относился к нему с огромным уважением. Однако, его видение было фундаментально трагическим. Он действительно полагал, что жизнь не имеет никакого значения. Я думаю, он помог нам понять, что случится с Европой, если она потеряет свою религиозную веру. В его лучшей книге Shame and Necessity («Позор и необходимость») он указывал, что ситуация в Европе сегодня – в европейской цивилизации – подобна ситуации в до-сократовской Греции. Возможно, он вполне прав.

  В прошлом году опубликована интересная книга Full Circle Full Circle: How the Classical World Came Back to Us («Полный круг: Как классический мир вернулся к нам»), в которой ее автор Ferdinand Mount утверждает, что мы вернулись в ситуацию Греции третьего столетия до нашей эры. Это утверждение имеет глубокий смысл для меня, ибо очень многое из того, что мы слышим от современных философов и ученых очень похоже на мнения стоиков, скептиков, циников и эпикурейцев. Но это вряд ли хорошее время для нас, потому что, хотя сами греки третьего столетия до нашей эры еще не знали, что их ждет, мы знаем, что их ожидало. Во втором столетии до нашей эры Греция начала приходить в упадок и вскоре перестала быть живым динамичным обществом. Столетием позже она оказалось в почти полном политическом затмении.

  Если сегодня можно заметить подобие нашего современного общества Греции третьего столетия до нашей эры, то в нем начался упадок, и я боюсь, что он совершится, если мы потеряем нашу веру. Однако я попробовал в книге «Великое содружество» найти точки соприкосновения с атеистами – с серьезными с атеистами, как Ницше и другие.

  Я приведу слова, которые кажутся мне соответствующими нашему положению сегодня. William Durant (Уильям Дюрант), американский историк, писавший между тридцатыми и шестидесятыми годами, издал 11 томов «Истории цивилизации». В молодые годы Дюрант хотел быть священником, но потерял веру и посвятил свою жизнь изучению истории цивилизаций, став авторитетом в этой области. В пятом томе своего труда, посвященном Возрождению, он замечает нечто, очень созвучное нашему времени.

  Определенная напряженность между религией и обществом характеризует выход цивилизации на последние стадии своего развития. Высокая цивилизация поддерживает у людей единство морали и веры, столь благоприятное для государственной деятельности и искусства. Но религия начинает самоубийственную борьбу за свое потерянное положение в прошлом. В ходе своего роста и постоянного преобразования знание сталкивается с мифологией и теологией, которые изменяются с геологической медлительностью. Другими словами, ученые движутся быстрее, чем раввины и священники. В этом проблема. Первые, движутся быстрее, и вторые не могут угнаться за ними. Священнический контроль над искусством и образованием начинает чувствоваться тяжелыми кандалами или ненавистной клеткой, и интеллектуальная история приобретает характер конфликта между наукой и религией. Функции, исполнявшиеся ранее духовенством, как закон и наказание, образование и воспитание, брак и развод, начинают выходить из-под священнического контроля и становиться светскими, возможно, богоборческими. Интеллектуальные группы отходят от традиционной теологии и после некоторого колебания от морального кодекса, связанного с ней. Литература и философия становятся антиклерикальными. Освободительное движение возносится до исступленного поклонения разуму и падает вместе с парализующим разочарованием в каждой догме и в каждой идее. Поведение, лишенное поддержки религии, вырождается в эпикурейский хаос. И сама жизнь, лишенная религиозной надежды, становится тяжелым грузом подобно унизительной нищете или пресыщенному богатству. В конце концов, общество и его религия имеют тенденцию падать вместе подобно телу и душе в единой общей смерти.

  Это было написано в начале 1950-х, но любой, кто изучал историю цивилизаций, будь это Ибн Хальдун, исламский историк 14-го столетия, или Джамбаттиста Вико,философ 18-ого столетия, или такие атеисты как Джон Стюарт Миль или Бертран Рассел, приходит к заключению: индивиды могут иметь хорошую жизнь без религии, – моральное сознание является частью того, что делает нас людьми, – но общество никогда не могло, и мораль есть существенно социальное явление. Именно совокупность принципов, традиций и идеалов объединяет нас в коллективную жизнь. Рынок и государство могут направляться личными интересами, но общества созданы на основе чего-то большего и всеохватывающего, на основе общего видения социальной пользы. При отсутствии этого общество начинает фрагментироваться. Люди начинают думать о морали как о личном выборе. Смысл взаимной связи, – основа того, что есть «религия», – начинает атрофироваться в больших организациях, и социальная сплочённость исчезает. Запад вырос на почве того, что теперь принято называть иудео-христианским наследием, которое создало уникальную конфигурацию ценностей и достоинств. Потеряв это, мы потеряем западную цивилизацию, которая просуществовала большую часть двух тысячелетий.

  Может ли иудаизм добавить что-либо определенное к решению этой проблемы? Одно из важных его прозрений заключалось в том, хотя наука есть одна вещь, а религия – другая, они не отрицают друг друга. Они - различные вещи. Раввины осознали это еще в древности и замечательно выразили в благословении, принятом еще две тысячи лет назад. При встрече с большим ученым не евреем следует произнести: “Благословлен Бог,... кто вложил Свою мудрость в плоть и кровь”.

  Каких ученых имели в виду раввины? Греческих и римских. С точки зрения раввинов они были язычниками, выступавшими против всего, за что стоял иудаизм. И все же раввины установили это благословение, благодарящее Бога за этих ученых, говоря, по существу: “Мы думаем по-другому, чем вы, мы сталкивались с вами на полях сражений, но, тем не менее, мы уважаем ваши научные знания и потому мы произносим благословление, благодарящее Бога за вас.” Для религии важно признать независимую целостность науки и ее достоинство в глазах самой религии.

  Евреи привыкли аргументировать. Все канонические тексты иудаизма являются антологиями аргументов. Поэтому, если мы уверены в нашей вере, нам нечего бояться результатов науки и вызовов атеизма. В прошлом году я сделал телевизионную программу, в которой встретился с четырьмя неверующими оппонентами, три из которых были евреями: Howard Jacobson (Говард Джейкобсон, английский новеллист и журналист), Alain de Botton (Алэйн де Боттон, швейцарский писатель и антрепренёр) и Lisa Jardine (Лиза Жардин, английский историк). Четвертым был оксфордский профессор нейрофизиолог Colin Blakemore (Колин Блейкмор). Было нечто возвышающее в этих встречах: честных, открытых, серьезных и цивильных.

  Эти встречи напомнили мое общение с сэром Исайей Берлином, секулярным евреем, чьей дружбой я очень дорожил. В первый раз, когда он пришел в наш дом, он сказал, “Рабби! Что бы Вы ни делали, не говорите со мной о религии: когда дело касается Бога, я - глух”. Затем он заметил: «Чего я не понимаю, так это, как Вы, кто изучал философию в Кембридже и Оксфорде, можете верить». И я ответил: «Исайя, если это может помочь, думайте обо мне как об уклонившемся еретике (lapsed heretic)”. На что он сказал: «Вполне понимаю, дорогой мой, весьма вполне!»

  В 1997 я издал книгу The Politics of Hope («Политика надежды»), в которой утверждал, что мир изменился со дня публикации великой лекции сэра Исайи в 1957 г.: «Две концепции свободы», и что опасность для свободы сегодня иная: не тоталитаризм, а скорее внутреннее моральное разложение свободных обществ. Я спросил его, будет ли он достаточно любезен, чтобы просмотреть книгу, потому что я очень хотел узнать его мнение. Он попросил прислать ее и обещал дать мне знать о своем мнении. Прошли месяцы, я не слышал ничего от него. Тогда я позвонил ему домой. Aline Halban (лэди Алин – жена сэра Исайи) подошла к телефону и сказала, «Главный раввин! Только что Исайя говорил о Вас». Раввины не были обычным предметом бесед Берлина, и я спросил, в каком контексте он упомянул меня. Она ответила: “Исайя попросил, чтобы Вы совершили богослужение на его похоронах”. Ясно, Исайя знал! Четыре дня спустя он умер, и я исполнил просьбу. Его биограф, Michael Ignatieff (Майкл Игнатьев) спросил меня, почему Исайя, светский еврей, попросил о религиозных похоронах. Я сказал, – надеюсь, не ошибочно, – что Исайя, возможно, и был светским евреем, но он был лояльным евреем. И я чувствовал сильное родство с ним, даже при том, что его религиозные взгляды отличались от моих.

  Это чувство родства, простирающее через интеллектуальные разрывы, есть еврейский эквивалент прекрасной английской идеи “обедать с оппозицией”, есть способность сохранить личную дружбу при различии во взглядах. Человеческая связь разрывается, когда ученые и религиозные лидеры осыпают друг друга оскорблениями, отбрасывая и искажая взгляды друг друга. Это вредно и для религии, и для науки, и для будущего человечества, которое мы разделяем.

  И теперь я возвращаюсь туда, откуда я начал, к Роберту Патнэму. Он продемонстрировал в «Американской благодати», что то, что имеет значение для людей, что обращает их в хороших граждан и хороших соседей, есть скорее принадлежность к общине, а не то, во что они верят. Он написал, что атеист, который ходит регулярно в синагогу или в церковь, вероятно, будет лучшим человеком, чем верующий, никогда не присоединяющийся к общине.

  Удивительным образом, раввины говорят о том же самом. Знаменитый раввинский текст приводит слова Бога: “Пусть они не верят в Меня, но следуют Моей Торе. Если они изучают Мою Тору, ее свет вернет их ко Мне.” (Песикта де-рав Кахана). Это очень радикальное утверждение, и это есть основание, на котором верующий и неверующий могут соединить руки в дружбе. Социолог религии Grace Davie сказал об английском христианстве, что оно состоит из веры без принадлежности. Еврейское сообщество имеет тенденцию к противоположному: принадлежность без необходимой веры. Мы теперь знаем, благодаря Роберту Патнэму, что именно эта принадлежность обуславливает различие.

  Однажды я определил веру как освобождение от одиночества. Она освящает отношения, строит сообщества, и поворачивает наше внимание от себя на других, порождая эмоциональный резонанс альтруизму и пробуждая лучшие силы нашего существа. Это дары нашей встречи с трансцендентным. Любовь ли к человеку рождает любовь к Богу или наоборот, религия остается необходимой гравитационной силой, которая удерживает нас, каждого, от вращения по независимым орбитам, и вместо этого связывает нас множеством форм коллективного благословения. В обществе без веры исчезает искусство, музыка, красота и благоволение, и никакое общество без веры не может выстоять долгое время.

  ***

  P.S.

  В современном демократическом обществе ни религиозные общины, ни атеистические ассоциации не имеют власти. Поэтому, те, кто полагает, что без религии невозможно сохранение в поколениях нравственного сознания, и тем самым общения, и тем самым самого демократического общества, должны серьезно относиться к атеистической критике религии. Я имею в виду серьезных атеистов, способных также задавать вопросы о собственном атеизме. Наука и религия имеют свое содержание. Атеизм не имеет собственного содержания; он есть реакция на религию с ссылками на науку и на заповеди самой религии. Религия невозможна без познавательного отношения к миру, что не означает необходимости ее подчинения Академии. Наука невозможна без религиозного отношения к миру, что не означает необходимости ее подчинения Храму. От атеистической критики религия не умрет, но скорее будет последовательнее реализовывать надежду рабби Сакса на интерпретацию священных текстов в духе сотрудничества между людьми и народами, на укрепление среди верующих признания религиозной ценности науки, несмотря на иной раз бесчеловечное использование ее достижений и богоборческие настроения среди ученых, и на укрепление среди ученных признания человеческой ценности религии, несмотря на иной раз ее консерватизм и фанатизм среди верующих.

  Борис Дынин

   Сетевой журнал "Заметки по еврейской истории" 
  

  Альбом статьи (1 фотография)
  Поделиться - Отчет